В Духов день, рано после обедни, оставил я опять Вологду, чтобы довершить дальнее своё богомолье в обитель преподобного Кирилла. И на сей раз изменила мне погода, преследуя меня непрестающим дождём до крайней точки моего странствия, так что я не мог насладиться живописным видом Кубенского озера, ни посетить обители Спасо-Каменной на утёсе посреди его широких вод. Много сёл и деревень оживляют весёлую прибрежную дорогу; в селении Новлянском, почти на половине пути, остановился я для краткого отдыха, покамест меняли лошадей, и здесь меня тронула патриархальность отношений, которая сохранилась между помещиками и крестьянами. Древняя, весьма богатая по своим торговым промыслам, отчасти принадлежит дальней моей родственнице, мне однофамильной; народ толпился на улице, потому что это был приходский их праздник. Меня радушно приняли в прекрасном доме бывшего старосты, который откупился на волю. Явился и настоящий староста, и ничего не хотел взять с меня за прогоны, говоря, что это есть обязанность сельского общества возить своих помещиков или даже их присных. Между тем взошёл в комнату богатый купец, уроженец того же селения, который взял на полмиллиона подрядов по железной дороге и, после долгого отсутствия, приехал посетить родину. Почтенный старик, весьма широко расположившись на диване, приглашал меня сесть, чтобы воспользоваться угощением хозяина; но, при столь свободном, по-видимому, обращении, сказал мне весьма замечательное слово: "Нам приятно тебя видеть у нас, потому что до сих пор никто из твоего рода не бывал в нашем селении. Вот уже около двадцати лет, как я откупился, ещё от матери нашей помещицы, но всё-таки я почитаю себя как бы её крепостным и всех вас своими господами, как будто есть между нами что-то своё родное, и в столице всегда бываю у нашей барыни". Не заслуживает ли внимание такая простодушная речь в устах человека, которого, конечно, ничего не могло заставить льстить мимоезжему путнику, и едва ли мы где-либо встретимся на жизненной дороге!

С рассветом начала проясняться погода, и я въехал в пределы Новгородские, которые обозначились лесистыми болотами и озёрами. Мрачный характер губернии таков же на самом отдаленном краю её, за семьсот вёрст от Великого Новгорода, как и в ближайших его окрестностях. Волнообразными холмами подымалась почва земли, иногда каменистая, и с обеих сторон дороги открывались озёра, довольно живописные. С одной из сих высот внезапно показалась, ещё за десять вёрст, белокаменная обитель Кириллова, вся обнесённая башнями, как бы некий Кремль, в ярких лучах утреннего солнца, и тотчас же скрылось чудное явление; низменные места заменили опять холмистую природу. Глубокое впечатление произвёл на меня этот первый взгляд на летописный Кириллов; он мне напомнил по внешности Лавру Сергиеву, напомнил и Грозного Иоанна с его обличительными посланиями инокам Белозерским, и весь царственный ряд державных богомольцев наших, шествовавших сим путем, начиная от Тёмного Василия и до Великого Петра, который посетил также сию обитель, тесно связанную с сердцем России по своим священным воспоминаниям. Многоглаголивое минувшее провещало сердцу, когда сия сокровищница былого мелькнула предо мною, как призрак, на небосклоне; одушевлённый давно желанным видением, забыл я усталость трудной дороги и спешил достигнуть обители, доколе ещё не ударил колокол к поздней литургии.

Разочарование следовало за очарованием и опять им сменялось по мере того, как различные предметы и впечатления поражали взоры и сердце. Грустно мне было встретить острог под сводами Казанской башни, в самых вратах внешней ограды: не тем приветствует Лавра Сергиева богомольцев в Святых своих вратах! Потом, уже внутри ограды, весьма странно представилось засеянное поле, зеленеющее овсом, а кругом всей стены – зияющая пустота двухъярусных арок, где бывали, может быть, келии. Пустырь внутри монастыря, хотя и на первом внешнем его дворе, наводил невольное уныние, и грустно было первое впечатление обители. Впереди тянулась другая внутренняя ограда, составленная уже собственно из монастырских зданий, бывших в свое время келиями, а теперь большею частию запустевших, и эта безжизненность не располагала также в пользу обители. В левом углу, около самой стены, подымался одинокий холм, с двумя на нём церквами и часовнями, осенённый столетними соснами и отделенный также невысокою оградою: это был особый монастырь Ивановский, основанный по случаю рождения Царя Иоанна, в честь его Ангела; но не память Иоанна составляла главное достоинство сего убогого, по-видимому, участка лавры Кирилловой. Не знал я, вступая под её священную сень, что это было место первых подвигов преподобного её основателя, что этот самый холм хранил в недрах своих его первоначальную пещерную келию, и что крест в часовне водружён был рукою самого Кирилла; иначе бы я взглянул на эту малую пустынь посреди более обширной пустыни внутренних дворов бывшей лавры, и к ней бы устремился прежде, нежели взойти под своды Святых ворот, увенчанных церковию.

Тут встретился мне наместник монастыря, который видел меня в Петербурге, когда приезжал туда с настоятелем Новоезерской обители, и он весьма приветливо пригласил меня к архимандриту В-у. При входе во внутренний двор монастыря привлёк моё внимание древний низменный собор Успения, как бы сросшийся из нескольких церквей, соединённых в одно священное целое и увенчанных множеством куполов; они отчасти вросли уже в землю под гнётом веков, и этот тяжкий отпечаток столетий придавал особое величие зданию, не украшенному благолепием зодчества. Без многочисленных своих пристроек собор Кириллов напоминает Троицкий, который также врос бы в землю, если бы не стоял на маковке холма. Но в лавре много других разнообразных храмов, всякого зодчества и всех веков, рассеяно внутри обширной ограды; здесь же все церкви сосредоточены в одном месте, и напрасно ищут взоры другого более выспреннего храма, который бы соответствовал громкой молве знаменитой обители, ибо тёплая трапезная церковь совсем не замечательна снаружи; но многое заключается в малом, по-видимому, соборе, если обозреть его с летописью в руках и с сердцем, исполненным его воспоминаний.

Четыре маститые кедра стояли как бы на страже древней лавры пред настоятельскими келиями, и мрачный вид сих пришельцев Ливанских соответствовал пустоте заглохшего двора, где прорастала трава по бывшим тропам от недостатка ходящих; никто не выглядывал из безчисленных окон келий, ограждавших двор; их считалось до семисот во дни славы Кирилловой обители, и только в некоторых теперь есть жильё человеческое: так изменился Кириллов, далеко отставший от Лавры Сергиевой, с которою долго равнялся, — опять грустное впечатление заменило то отрадное чувство, которое возбудил у себя в келиях добрый настоятель.

Болезненный, он оставил учёную ректорскую должность, чтобы из дальнего Иркутска переселиться на более родной ему север; любовь его к уединению и занятиям учёным нашла себе удовлетворение в Кириллове, где с пользою разбирает он древнюю расстроенную библиотеку. Весьма счастливо, что опытная рука его коснулась оной после векового запустения, но уже не много уцелело древних рукописей. Однако суровый климат тяжёл ревностному настоятелю, который усиливается поднять обитель из её тяжкого положения, и не лёгкое это дело, при постоянной борьбе его с недугом и недостатком средств, в столь обширном монастыре. Посреди нашей беседы, искренней, хотя и в первый раз встретили мы друг друга, потому что оба говорили в простоте сердца, ударили в колокол к поздней литургии, и я поспешил в церковь, но прежде хотел поклониться гробу преподобного Кирилла. Чтобы лучше понять самую обитель, должно познакомиться с жизнию и характером великого её основателя, потому что дух его как будто перешёл в его преемников и имел необходимое влияние на последующие события.