Еще одна одинокая церковь стоит в юго-восточном углу Кириллова монастыря и привлекает взоры шатровым своим куполом, который придаёт ей вид древности, хотя она моложе всех других храмов, потому что сооружена только в половине XVI века, но, несмотря на то, уже упразднена. Это бывшая больничная, во имя святого Евфимия Великого, пустынножителя Палестинского, сооружённая неведомо кем в 1653 году, то есть в первый год святительства Патриарха Никона. Думал ли святейший, во всей славе своего высокого сана, когда, быть может, достигла до него весть, что в дальнем Кириллове строится небольшая церковь при келиях больничных, мог ли он подумать, что для него самого она строится и что в ней суждено ему слышать последнюю Божественную службу? Но так это исполнилось, ибо в судьбе Кириллова монастыря было, от времени до времени, служить местом заточения великих мужей Церкви и царства! — Воротынские и Шереметевы, и знаменитый советник Иоанна Сильвестр, князь Шуйский при Годунове, и Черкасский с семьею Романовых, и бывший Царь Касимовский Симеон, неволею постриженный, и ещё прежде, в смутные дни детства Иоаннова, бывший Митрополит всея Руси Иоасаф, ныне почиющий в Лавре Троицкой. Сюда же был сослан и великий Никон, который провёл здесь, после десятилетнего заточения в Ферапонтове, ещё пять тяжких лет своего затвора. Здесь томился вскоре после него и отец Царицы Натальи Кирилловны, дед Великого Петра, неволею постриженный под именем Киприяна в смутную эпоху стрелецких мятежей. Последним именитым узником был здесь архиепископ Киевский Варлаам Ванатович, жертва Бирона, возвращённый Императрицею Елисаветою на свою кафедру.

При запустевшей церкви есть сбоку палатка, которая теперь служит кладовою, а во время заточения Никона, вероятно, была его молитвенною храминою, где он мог слушать Божественную службу отдельно от других. Другой церкви ближе к его келии не было, и нет сомнения, что он её посещал для молитвы, хотя сам не служил, потому что в житии, написанном его учеником Иваном Шушериным, сказано, что Святитель терпел в Кириллове монастыре великие нужды и озлобления, не менее прежнего, что претерпел в Ферапонтове: "из келлии же пребысть неисходно, кроме церковных служб"; следственно, он выходил, в часы богослужения, в сию ближайшую церковь святого Евфимия, которая, быть может, в то время была отгорожена особенною стеной от двора монастырского. Хотя некоторые предполагают, будто бы Никон заключён был в одной из соседних башен, нельзя, однако, при точном исследовании, усомниться, что келии, которые занимал Патриарх, были те самые, где теперь помещается училище духовное, с южной стороны церкви, потому что подле них и доселе уцелел корпус, называющийся больничным; местность их с точностию определена в донесении архимандрита Никиты патриарху Иоакиму по тому случаю, когда велено было устроить особую кухню для бывшего Патриарха, чтобы избавить его от головной боли, происходившей от постоянного угара. Вот до какого убожества дошёл Никон, столь великолепный во всех своих зданиях.

В донесении этом написано: "По твоему, Государь, святительскому указу, у монаха Никона печь образчатую ценинную в келии построили, и стены подновили и подволоку вновь и окна красные, по его Никоновой потребе, и из келии другие двери в засенье, и от тех дверей переходы в вышку сделали, как им угодно; а особые, Государь, каменные поварни близ его келии никоими делы построить не возможно, для того что в одну сторону, от келии его Никоновы до каменной больницы, четыре сажени, и по тому месту во весь монастырь позади келии дрова возят, и как, Государь, на то место поварня поставить, и у больницы свет заставить и с дровами проезду за кельи не будет; а от летних, Государь, его Никоновых житий до городовые стены две сажени, и на то место дрова ставят и ставить негде, а есть, Государь, подле его Никоновых келий, в том же ряду келии братские, и буде, Государь, изволишь, мочно в той келии ему монаху Никону поварню учинить и над печью и над очагом, где есть варить, сделать кожух большой и трубы вывесть выше древянного строения, а в келии помост наслать кирпичной, а из его Никоновых задних сеней, в тою келию для ходу, только одно прясло забору разобрать, и о том что ты, Государь, укажешь?"

Всё это и до сих пор сходно с местностию, и верно вымерено расстояние от городской стены и от больницы, только может быть часть келий, особенно летних, были деревянные. Я взошёл в жилище бывшего Патриарха, где так долго томился сей знаменитый иерарх, и посреди запустения его последнего убогого приюта старался обнять мыслию всё широкое поле его духовных и гражданских подвигов, которыми исполнил он скрижали церкви и царства, и весь север Руси, от пустынного острова Соловецкого на океане до престольного града. До сих пор случалось мне только видеть места, напоминавшие о его славе: две созданных им обители, Иверскую и Нового Иерусалима, и крестовую палату в Москве, с его великолепною ризницею, — и вот, страннический посох привёл меня наконец к месту крайнего его заточения и, можно сказать, преставления, ибо уже полумёртвым вывезли отсюда измождённого затвором старца. Ещё в десять лет заключения в Ферапонтове он пользовался некоторою свободою, особенно во второе пятилетие, получал частые поминки от Царя и даже был иногда тяжёл соседнему Кириллову взыскательными требованиями; но зато и, в свою очередь, тяжек был для него Кириллов в последующие пять лет строгого затвора в крепких его стенах; тут окончательно очистился бывший Патриарх, в горниле испытаний, на пути к вечности.

В библиотеке монастырской сохранилось много старых свитков, относящихся до времени пребывания Никона в Ферапонтове и Кириллове: следственных дел и кормовых статей, и самая опись домовой его казны, у него отобранной при перемещении в Кириллов, которая более приличествовала Патриарху, нежели узнику; но для нас более занимательна повесть последних дней жизни великого мужа, сохранённая учеником его; тут видна последняя борьба сильного характера с одолевающим его бедствием, и уже конечное изнеможение плоти и духа в человеке, некогда высоком по своему гению. Ещё в Ферапонтове, когда услышал Никон о кончине Царя Алексия Михайловича, воздохнул он из глубины сердца, прослезился и сказал: "Воля Господня да будет! Ещё здесь с нами прощения не получит, но в Страшное пришествие Спасово судиться будет со мною". Когда же присланный с сею вестию из Москвы требовал, чтобы письменно подал прощение усопшему, он только отвечал: "Бог его простит, а на письме не учиню, ибо нас при жизни своей из заточения сего не освободил". Тут видно ещё человеческое, хотя быть может сказано ему в оправдание, что узник боялся, дабы разрешение его не показалось вынужденным; он принял, однако, присланные поминки и по чину церковному совершал поминовение.

Несколько времени спустя, когда поднялось опять гонение против Никона от патриарха Иоакима за то, что в обители Ферапонтовой величали его святейшим Патриархом, ещё однажды вспыхнула пылкая душа его, не совершенно отсекшая от себя, в тиши келейной, воспоминания минувшего величия. Не мог он забыть, что этот самый Иоаким, который так властно распоряжался его судьбою, будучи уже третьим Патриархом после его низложения, сам некогда был его постриженником и ставленником, и только по его милости достиг архиерейского сана. Никон уже смирился с своим заключением, но не мог перенести новых обид, тем паче что не сознавал вины своего низложения. Прислан был запрос в Ферапонтов монастырь от настоящего Патриарха: почему там величают низложенного святейшим Патриархом? Никон, в порыве негодования, назвал пред всем народом гонителя своего Иоакима чернонедужным и не выдал игумена со старшею братиею, которых требовали на суд в Кириллов монастырь, говоря, что со времени его заключения в Ферапонтов велено ведать монастырь в приказе Государевых тайных дел. Вероятно, было некоторое основание в этих словах, потому что пристав царский и стрельцы держались его стороны, и власти монастырские остались в Ферапонтове; но это послужило к умножению скорбей бывшего Патриарха и перемещению его в Кириллов.

Тут предстоял ему последний период испытания, из которого вышел он, как злато, искушенное в горниле, дабы сделаться избранным сосудом в доме Божием. Никону, который в детстве едва не сгорел в печи от злобы мачехи, закладшей его дровами, суждено было в первые годы своего заключения в Кириллове страдать от угара в дымных келиях, где его затворили под крепкою стражею, так что едва не скончался от невыносимого томления. Всех его присных, при нём бывших в Ферапонтове, разослали по дальним местам, и, как бы в язвительный ему укор, в тот Крестный монастырь, который сам он основал на Белом море. Богатую келейную его казну, накопившуюся от милостей царских в Ферапонтове, всю опечатали, лишив его даже необходимых вещей. Сам исполнитель патриарших повелений, архимандрит Чудовский Павел, по состраданию к узнику извещал Иоакима о духоте келий Никоновых, дабы не скончался преждевременною смертию; но слова его были положены в забвение. Оставались у бывшего Святителя всея Руси одна панагия и две печати патриаршие, которые не отобрали у него при осуждении, — и те послал взять у него патриарх Иоаким, когда наконец приказал переделать душные его келии, и на сей раз уже мирно отдал их Никон, сказав несколько слов поучительных из Святого Писания присланному за ним. Он более помышлял о вечности и желал только последней отрады: успокоиться под сению созданной им обители Нового Иерусалима. Всё житейское в нём уже перекипело, и последняя даже искра мирская угасла в Кириллове во время пятилетнего тяжкого заточения. Это был опять Никон, подвижник Анзерского скита, прилагавший по обычаю труды к трудам, но уже без сочувствия к внешнему, и если чего ещё не мог забыть, то это лишь подобия земного Иерусалима, им начатого и недовершённого, которое напоминало ему о горнем, и где давно уже избрал себе место гробового покоя под Голгофою: Господь внял его молитве.

Достойно внимания, что оттуда именно, куда стремилась скорбная душа его, как олень жаждущий на источники вод, от сего Нового Иерусалима пришло ему избавление от временных зол и услаждение последних минут жизни любовию его присных, как бы в награду за постоянное стремление к сему повторённому им образцу святых мест Иерусалимских. Много невероятных клевет рассеваемо было против Никона о мнимых будто бы его сношениях с шайками Стеньки Разина, проникших в Соловецкий монастырь, потому что его хотели выставить опасным человеком, даже и в крепком заключении, пред глазами Царя. Не мог однако им поверить кроткий Феодор и позабыть, что Никон был его крёстным отцем, и что мудрыми своими распоряжениями спас некогда всё семейство царское от морового поветрия. Благочестивая тетка, Царевна Татиана Михайловна, часто напоминала юному Государю о Никоне и убедила наконец посетить запустевшую обитель Нового Иерусалима, которая в течение многих лет после его удаления оставалась недостроенною. Увидя чудную церковь Воскресения Христова, которая уже была доведена до сводов и предана забвению, несмотря на всё знаменательное, что она в себе заключала, воздохнул из глубины сердца благочестивый Государь и возгорелся ревностию прежних Самодержцев Греческих, Константина и Иустиана; немедленно приступил он к довершению благолепного храма и самой обители, и с тех пор часто начал её посещать; обитель же невольно напоминала ему бывшего Патриарха.

Однажды, по случаю кончины архимандрита Воскресенского Варсонофия, добродушный Царь предоставил братии избрать кого-либо из среды своей в настоятели, и, как бы по внушению свыше, сказал им нечаянное слово: "Хотите ли, чтобы взят был сюда Никон Патриарх, начавший сию церковь, дабы он её и окончил? Если это вам по сердцу, подайте мне о том челобитную за своими руками, а Бог милостив, поможет это дело исправить". Возрадовалась братия царскому милостивому слову, и все единодушно написали просительную грамоту на имя Самодержца: что им, прешедшим море Чермное страстей и печалей, и уже вселившимся в землю обетования, — Новый их Иерусалим, — единого недостаёт для подобия с древним Израилем: дабы и кости Иосифовы, по его завещанию, перенесены были к ним из Египта, или, как некогда жители царствующего града умолили кроткого царя Феодосия возвратить им, хотя и мёртвого, отца их Святителя Златоустого из заточения Команского, так и они, доселе не дерзавшие молить тишайшего Государя о своём отце, который, подобно Иосифу, избавил их от глада неслышания словес Божиих, и насытил их Безсмертныя Трапезы Неиждиваемого Агнца, ныне молят: дабы возвращён был кормчий кораблю и пастырь стаду, и глава приставлена опять к телу, и была бы изведена из темницы душа его, по слову псаломскому, из заточения Кириллова в обитель Животворящего Воскресения. Много поэзии сердечной выразилось в этой задушевной грамоте!

Вся братия подписалась под челобитною, вместе с своим строителем Германом и казначеем Сергием, и милостиво принял её кроткий Царь; но встретил сильное сопротивление в патриархе Иоакиме, который опасался видеть на свободе бывшего Патриарха, не рассуждая о том, что один только его призрак уже возвращается в обитель Нового Иерусалима. Иоаким отговаривался тем, что осуждение Никона совершено было с ведома Вселенских Патриархов и потому ничего нельзя предпринять без их воли. Стараясь преодолеть несогласие святителя, Феодор созвал собор архиереев в Крестовой палате, и предложил им вопрос об освобождении Никона; но и тут сильно восстал патриарх против сего предложения, хотя многие из архиереев желали возвратить измождённого старца в его обитель; несмотря на все убеждения, соборные и частые, Иоаким остался непреклонен: так трудно было сделать что-либо в пользу Никона.

Между тем Феодор, памятуя смуты, бывшие во время междупатриаршества, не решался сам собою поставить двух иерархов одного против другого, дабы не нарушить мира церковного, и вынужден был до времени отложить своё намерение; однако он утешил узника царским своим писанием, исполненным сыновней любви, и в то же время возвратил из дальнего заточения всех его приближённых. С одним из них, иеродиаконом Мардарием, отправил он письмо своё в Кириллов, и это была первая утешительная весть Никону после пятилетнего строгого заключения. Узник увидел, что ещё не совершенно забыт он людьми и что кроткий Царь, по примеру отца своего, желает его освободить, дабы довершил великое своё здание Нового Иерусалима, и сам Державный насладился бы его премудрою беседою, как поборника Православия. Прослезился Никон при виде присного своего и при чтении грамоты, которая внезапно вызывала его из глубины забвения; он почувствовал малую некую отраду в своей болезни душевной и телесной.

Ещё более утешило его то, что благочестивый Государь обещал ревностно заботиться о довершении начатого им храма. Слабость здоровья препятствовала Феодору деятельно заняться освобождением Никона, но мысль об нём не оставляла его. Таким образом, протекло опять немалое время, в течение коего болезнь Никона усилилась до такой степени, что уже архимандрит Кириллова монастыря Никита вынужден был известить патриарха Иоакима о конечном изнеможении своего узника. Никон требовал елеосвящения и схимы, не желая изменить своего имени: посему архимандрит испрашивал на то разрешения, и каким образом учинить погребение, на случай его смерти? Иоаким отвечал, чтобы посхимили Никона, а в случае смертном совершили бы над ним погребение просто, по чину монашескому, и погребли бы в паперти. Всё сие происходило без ведома Царя; как только узнал о том Феодор, он велел остановить грамоту патриаршую, но уже было поздно.

Между тем Никон, чувствуя крайнее изнеможение, начертал своею рукою последнее писание детям своим архимандриту Герману, иеромонаху Варлааму, монахам Сергию, Ипполиту и всей братии, благословляя их, однако, как Патриарх. "Ведомо вам буди, — писал он, — что я болен болезнию тяжкою и не могу уже более встать с одра, но лежу как Иов на гноищи своего смрада. Была когда-то милость Великого Государя, и писал он ко мне, что хочет взять меня отсюда из заточения, по вашему челобитью, и жаловал своею рукою, а ныне дело это не совершилось и милостивого его указа нет, и умереть мне здесь придется нечаянно. Пожалуйте, чада мои, не помяните моей грубости, побейте обо мне еще челом Великому Государю, не дайте мне погибнуть напрасною смертию, ибо уже приходит конец жития моего. А каков я, подробно о том расскажет вам Иоанн, свидетель моей скорби". Когда достигло плачевное сие писание в обитель Воскресения, архимандрит с братиею слезно вручили оное Государю, умоляя возвратить им отца их, доколе ещё жив, и Царь умилился душою, прочитав о крайнем томлении бывшего Патриарха. Опять начал он говорить о том патриарху и собору архиереев, и на сей раз не противился уже Иоаким. С его благословения немедленно послал Феодор дьяка своего в Кириллов и повелел ему взять оттуда Никона, живого или мёртвого, и возвратить его в монастырь его строения Новый Иерусалим.

За несколько дней до пришествия дьяка царского Никон уже предчувствовал его приход, и хотя был крайне болен, однако как будто начал готовиться в путь. Бывшие около него полагали, что он так делает в безпамятстве от болезни, но старец это повторял дважды и трижды, а в самый день пришествия дьяка облекся в свою одежду и сел в кресло на крыльце, говоря: "Я уже готов, а вы отчего не убираетесь? Вот вскоре за нами придут", и внезапно пришёл посланный, возвещая Никону царскую милость, что благоволил Государь возвратиться ему в Воскресенский монастырь. При этом слове приподнялся болящий с своего кресла, чтобы воздать подобающую честь царскому лицу при чтении его указа, которому едва верили слышавшие. Начали приготовлять струги для плавания, потому что путь лежал по реке Шексне; с большим трудом довлекли пять верст до реки в санях, хотя и летом, изнемогающего, который не выносил никакого движения, и там, посадивши на струг, поплыли по течению.

Духовный отец бывшего Святителя, архимандрит Кириллова монастыря Никита, ему сопутствовал, а навстречу выслал ему настоятель Воскресенской обители иеромонаха Варлаама, который долго жил с ним в Ферапонтове, и других из числа братий; это было первое радостное свидание после столь долгой разлуки. Никон опять был окружён своими, но уже не для того, чтобы жить посреди их, а чтобы только умереть в кругу своих и не чуждая бы рука закрыла ему очи. За двадцать верст от впадения Шексны встретили его ученики и хотели везти его вверх по Волге, но он велел спускаться вниз до Ярославля, предчувствуя, что уже не достигнет живым давно желанной цели, и там он скончался, на реке, посреди стечения и плача народного о великом пастыре. Описав уже дважды его кончину, не повторяю здесь подробностей. Столько глубоких впечатлений и умилительных воспоминаний о Никоне возбудили в сердце моём опустевшие его келии в Кириллове!